Волна фейков становится особо опасной в ключевых точках принятия решений массовым сознанием. Это выборы (президентские и парламентские) и референдумы. Здесь есть жесткая временная точка отсчета, после которой уже сложно развернуть ситуацию в обратную сторону.
Соцмедиа резко интенсифицировали информационные потоки: как с точки зрения объема передаваемой информации, так и с точки
зрения такого же усиленного расширения и числа источников коммуникации,
и ее получателей. Мир по-настоящему стал информационным, что принесло
как позитивные, так и негативные последствия.
Интернет и новые информационные технологии создали
информационный аналог наркозависимости, приведший к этим изменениям,
поскольку миллиарды людей порождают и потребляют информационные потоки
совершенно нового типа. Практически впервые все это происходит без
регулирующей, редакторской третьей силы, что разрушило любые
контролирующие функции прошлых медиа. Технологические гиганты
заинтересованы лишь в порождении все большего объема личностной
информации, не заботясь о ее качестве. Их бизнес-модель построена на
достижении монополизма, что выталкивает их именно на такой тип
поведения, задавая и для других подобные правила.
Эта новая информационная среда, как следствие, размыла, если не уничтожила старые требования к информации в виде ее достоверности, открыв дверь в эпоху постправды, символом которой стали фейки. Правда перестала быть эталоном, теперь правит бал то, что потребитель хочет услышать, а это чаще не является правдой.
Фейки не нарушают бизнес-модель соцмедиа так, как они нарушали бизнес-модели традиционных медиа, где была заложена недопустимость отклонений от действительности. Теперь такого правила нет, поскольку его невозможно запустить в соцмедиа без вмешательства в процессы увеличения объемов информации, создаваемых потребителями.
В этом море информации, которая потребителю кажется неуправляемой, есть один четкий победитель — техгиганты, занятые прямой и косвенной торговлей личностной информацией из соцсетей. Возможности использования этой персональной информации продемонстрировали сначала бизнес, а за ним и политики. Если в первом случае это была реклама для целевой аудитории, то во втором, примером чего были вмешательства в выборы и референдумы, прокатившиеся по многим странам, интенсивно вносилась нужная модель мира, включая хаос.
Общая модель нужного типа картинки мира или даже хаоса создается во всех трех пространствах (физическом, информационном, виртуальном) и в случае гибридной войны. Здесь происходит искусственная смена одной картинки мира другой, призванной замаскировать происходящее. Именно так выглядела ситуация во время аннексии Крыма. Вот некоторые акценты этого нового типа военных действий, на которые обратил внимание заместитель начальника Генштаба Вооружённых сил РФ генерал-полковник Владимир Зарудницкий, правда, называя это моделью цветной революции:
- «сегодня в эпоху глобализации государство стало морально уязвимым, ослабло его значение и авторитет. Вследствие этого разложить государство изнутри легче, чем покорить его оружием»,
- «страна — жертва агрессии при руководстве и поддержке извне сама убивает себя. В ходе внутреннего вооружённого конфликта уничтожается людской потенциал государства, разрушается экономика, теряется политическая самостоятельность. У населения страны — жертвы агрессии происходит полная потеря ориентации в системе координат “свой — чужой”. Вместо того, чтобы объединиться перед лицом внешней агрессии, часть населения вступает в борьбу против другой части своего народа. Агрессор при этом выступает в роли “защитника” одной из сторон внутреннего конфликта, им же спровоцированного. Страны-жертвы, зачастую так и не осознав, кто агрессор, оказываются побеждёнными и отброшенными в своём развитии на 15–20 лет назад»,
- криминализация войны: «В ней принимают активное участие криминальные структуры. Безнаказанность и вседозволенность ведет к тому, что боевые действия ведутся бандитскими и террористическими методами».
Если пропаганда строит виртуальную картину мира
годами, то в данном случае она должна быть построена более быстрыми
методами, поскольку все направлено на дезориентацию противника, на то,
чтобы не дать ему принять верное решение.
Мы привели этот пример в контексте соцмедиа, поскольку здесь также в основе лежит порождение противоречивых информационных сигналов, среди которых никто не ищет реальную правду, а каждый довольствуется той правдой, которая ему кажется наиболее близкой и привлекательной. Если соцмедиа порождают «частокол» правд, за которым не найти единственно верную интерпретацию, то и здесь возникает такой же «частокол», только создаваемый сознательно.
Сегодняшний анализ соцмедиа приходит к весьма печальным выводам:
- бизнес-модель соцмедиа строится на отслеживании личной информации для порождения целевой рекламы,
- люди добровольно разрешают это наблюдение над собой,
- соцмедиа вполне подходят для авторитарных государств, оказывая им помощь (см. работу: Deibert R.J. Three painful truths about social media // Journal of Democracy. — 2019. — Vol. 30. — N 1).
Последний вывод достаточно часто встречается
в исследованиях соцмедиа. И это понятно, поскольку они предоставляют не
только концентрированные информационные потоки, но и инструментарий если
не прямого, то косвенного управления ними.
Интересно, что анализ того, кто именно делает репосты фейков, показал,
что люди старше 65 лет делают это в два раза чаще, чем люди из
предыдущей возрастной группы от 45 до 65 лет. А сравнение с группой от
18 до 29 лет вообще показало, что люди старшего возраста делают это
почти в семь раз чаще. Причем здесь не срабатывает ни политика, ни
идеология, а только возраст.
Возможный ответ, вероятно, следует искать в том, что эти люди выросли и сформировались в системе доверия к традиционной печати, чего сегодня нет у молодых. Старые координаты достоверности предопределяют поведение людей старшего поколения. Плюс к этому интересы молодежи лежат не настолько в области политики, как в сфере музыки, развлечений и т. д., поэтому они не распространяют то, что не задерживает их внимание.
Одним из авторов вышеупомянутого исследования является Энди Гесс (сайт — andyguess.com). В качестве понимания фейка они опираются на следующий подход: фейк — это фальшивый контент, сознательно создаваемый для получения результата от рекламной деятельности.
В своем исследовании они оценили потребление фейковых новостей в следующих объемах. 27,4 % американцев от 18 лет и старше посетили фейковые новостные сайты в последние недели выборов 2016 г. в США. И это не такой маленький объем, поскольку 27 % голосующих составляют 65 миллионов людей. В исследуемый период от 7 октября по 14 ноября 2016 г. в среднем люди потребили 5,45 статей с фейковых сайтов. И почти все они были протрамповскими.
Интересные данные также касаются работы по проверке фейков. Оказалось, что проверка фактов и фейковые сайты никак не пересекаются. Это как бы два разных потока, что говорит об определенной бессмысленности работы по проверке фактов. По крайней мере, она не используется обычными потребителями новостей.
Все это оказывается возможным, поскольку сегодня только 60 % контента создается людьми, остальное делают боты. Плюс к этому существует феномен, что люди также размещают не свой, а спонсорский контент. Тем самым объемы организованной кем-то информационной среды вокруг нас намного выше, чем мы думаем. То, что предстает перед нами как случайное, на самом деле является системным и организованным специально.
Волна фейков становится особо опасной в ключевых точках принятия решений массовым сознанием. Это выборы (президентские и парламентские) и референдумы. Здесь есть жесткая временная точка отсчета, после которой уже сложно развернуть ситуацию в обратную сторону. Накал страстей в этот период создает максимальное эмоциональное напряжение, работающее против критической оценки поступающей информации, поскольку массовое сознание затуманивается эмоциями. Это период, когда большой объем информации обрушивается на человека, но ему его все равно не хватает, когда уже начинают слушать не только журналистов, но и соседей.
Перед кем должен нести ответственность журналист? В случае России представления населения и журналистов по данному вопросу расходятся:
«По мнению граждан, журналист не воспринимается как субъект, который должен нести ответственность, прежде всего, перед самим собой, в то время как представители профессионального сообщества считают ответственность перед самим собой не менее важной, чем ответственность перед обществом (11 % и 79 % соответственно). В отношении власти мнения населения и журналистов также разошлись — лишь 3 % журналистов считают, что должны нести ответственность перед властвующим субъектом, в то время как такого мнения придерживается каждый пятый респондент массового опроса. О том, что журналист должен нести ответственность перед аудиторией медиа, гораздо чаще говорили представители профессионального сообщества (71 %), в то время как такой точки зрения придерживаются лишь 35 % населения в целом». Россияне «50 % склонны“скорее не доверять” большинству сообщений, выпускаемых журналистами, и лишь 33 % “привыкли верить тому, что пишут в газетах, говорят по телевидению и радио”».
Независимые социологи зафиксировали в России запрос
на перемены. Это можно понять как разрушение модели «задавать позитив с
помощью внешней политики». Люди хотят конкретного результата для себя. А
падение уровня жизни начинает конфликтовать с телепропагандой.
Екатерина Шульман говорит:
«Здесь мощь госпропаганды сыграла немного против себя. Они рассказывали по телевизору, что мы посадили своего человека американским президентом, победили несколько раз ИГИЛ, освободили и отстроили Пальмиру. Все было исключительно прекрасно. И у людей сформировалось впечатление, что сейчас, когда все это достигнуто, власть оборотится и будет так же успешно действовать, как на внешнеполитических фронтах. Когда этого не произошло, да еще и пенсии отобрали, люди впали в фрустрацию. Что здесь важно? Люди стали хотеть более решительных и быстрых перемен и меньше хотеть незначительных изменений. В 2017 году число людей, которые хотят перемен, впервые превысило сторонников стабильности и с тех пор растет вверх. Перемены какого рода люди себе представляют? Исследование Высшей школы экономики: 58 % полагают, что мы должны как-то экономически развиваться. Внешняя политика, которая была главным базисом одобрения действующей власти, стала восприниматься как пассив, как обуза, как источник расходов и некая причина низкого уровня жизни» (см. также тут и статью Льва Гудкова об использовании стратегии антиамериканизма в российской политике). Происходит также сдвиг в сторону большей открытости от полюса консерватизма, свойственного советской модели мира, то есть «тренды идеологического и массового дискурса явно противоположны».
Сегодня даже дезинформация часто работает
на то, что хочет опровергнуть. Это связано с тем, что опровержение будет
повторять те же слова, что и исходный текст:
«Еще легче втянуть журналистов в обратный процесс: если не удается их уговорить распространять дезинформацию, поддерживая её, можно втянуть их в процесс опровержения и проверки фальшивки. Опровержение точно лучше, чем ничего. В цепочке распространения дезинформации опровержение — тот же кислород, потому что вместе с опровержением (а еще лучше — массово распространяемым опровержением!) увеличивается количество ваших, дезинформационных ключевых слов, в том числе — и в выдаче поисковых систем. Большая поисковая выдача, в свою очередь, означает большее число людей из “чужих” для вас, как дезинформатора, сетей, и запущенный вами зловредный “вирус” — в форме нарратива, или хотя бы в форме тех же ключевых слов — проникает в том числе туда, куда вы и не мечтали».
По сути перед нами возникли методы военной пропаганды, и люди в погонах появились в российских медиа. Как пишет Василий Гатов:
«Ранней весной 2014 года почти во всех российских государственных СМИ появились“спецпредставители” — те самые военные пропагандисты, уполномоченные Кремлем и военным ведомством на проведение соответствующих мероприятий. Целей у них было изначально две: собственное российское население, которому следовало внушить гордость и восторг от возвращения Крыма, и вторая цель — внушить отвращение к новым киевским властям и осторожную надежду на дальнейший раскол Украины (что полностью соответствовало военно-стратегическим планам Кремля). Военная пропаганда включилась в работу ненадолго (судя по некоторым косвенным признакам, уже к концу осени 2014 года ее эмиссары были отозваны), но произвела на сотрудников государственных СМИ небывалое впечатление. Они увидели (и поучаствовали) в операции, которая реально оказала влияние на ход конфликтов — что в Украине, что в Сирии. Военспецы “дали подержаться” за тот самый “маузер Дзержинского”, о существовании которого вроде бы известно, но его никто давно не видел».
При этом разрушение базы любви к государству,
отмечаемое социологами, очень важно. Пропаганда со времен Геббельса
любит опираться на достоверное при введении лживого. Такой синтез
оказывается сильнее утверждений, несущих исключительно ложь.
Вячеслав Морозов, например, говорит следующее:
«Несмотря на пропагандистские искажения, преувеличения и так далее, в основе пропагандистских утверждений, как правило, лежит искренняя убежденность. Да, цинизма там много, но это цинизм отдельных игроков, которые абсолютно беспринципно пользуются моментом, делают карьеру и так далее. Но в целом, мне кажется, российский официальный медиа-дискурс основан на убежденности довольно широкого круга людей в правильности избранного курса. Кроме того, конечно, это игра со здравым смыслом, с представлениями российской публики о том, как устроен мир и что в нем происходит, а также какова в нем роль России».
Наш мир должен быть адекватен нашим представлениям
о нем. Если между ними есть несоответствие, то авторитарные структуры
начинают менять представления, сохраняя нужный тип мира как можно
дольше.
В этом плане нам встретился интересный пример работы ИГИЛ: закрыли все интернет-кафе в городе, чтобы отстранить гражданских от политического влияния и передачи информации глобальным новостным сайтам. Если военные неуспехи будут продолжаться, то на следующем этапе можно ожидать, что негативные нарративы будут удаляться из сети, а новые сторонники будут рекрутироваться на основании фиктивных рассказов об успехах.
А в Британии албанская кокаиновая мафия опирается на соцмедиа, демонстрируя Феррари, пачки 50-фунтовых банкнот и золотые ролексы, чтобы улучшать свою репутацию и рекрутировать молодежь.
Сильные коммуникации могут порождать тот или иной вариант мира. Это происходит потому, что мы верим коммуникациям, а физический мир оказывается уже вторичным при таком подходе, хотя раньше все было наоборот. Правда, у Конфуция есть фраза, что сначала должны идти дела и лишь потом слова. Сегодня ему бы пришлось написать по-другому — сначала идут соцмедиа и только потом дела.
Георгий Почепцов
Читайте также:
От текстов к смыслам: смысловое оружие в действии
Управление восприятием с помощью новостей
Сегодняшний мир столкнулся с новой технологией — «множественностью правд»
